Уполномоченный по правам человека
в Калининградской области
Калининград, Советский проспект, 13, каб. 339
Тел/факс: +7 (4012) 95-83-50
Об Уполномоченном:
Правозащитная информация:
Доклады:
Другая информация:
На краю пропасти: омбудсмен Никитин о том, зачем и кому нужна его работа

Автор фото: Алексей Милованов, «Новый Калининград.Ru»

Почему-то так получилось, что работа уполномоченного по правам человека в нашем регионе не особо публична. Может даже сложиться впечатление, что ее, этой работы, и нет никакой. Но, как выясняется, калининградцы о нем хорошо знают — просто в эти двери стучится в основном тот самый «маленький» человек. Который, получается, даже спустя почти 200 лет после смерти Пушкина никому, в общем-то, не интересен. О политических проблемах он не думает (хватает других), не трубит о своих бедах на весь мир. О том, какие человеческие права нарушаются в России, почему это происходит и много еще о чем — в интервью калининградского омбудсмена Владимира Никитина «Новому Калининграду.Ru»

О том, что богатые у нас к омбудсмену не ходят

— Как вы сами думаете, зачем нам уполномоченный по правам человека? Права — это не то слово, которое можно назвать в России популярным.

— Не люблю красивых и эпатажных фраз, стараюсь их в своей речи избегать. Но на ваш вопрос иначе не ответишь. Искренне считаю, что высшим достижением цивилизации является не продукция компании «Apple», не ракеты, которые мы в космос запускаем, и даже не адронный коллайдер, а права и свободы граждан. Даже не сами права и свободы — об их существовании люди задумались очень давно, а осознание человечеством, что человек, его права и свободы — это и есть высшая ценность. Кстати так и записано в самом начале российской Конституции. И там же, в Конституции, указано, что права и свободы граждан определяют смысл, содержание и деятельность органов государственной власти и местного самоуправления.

— И правда, очень громкие фразы.

— Ну конечно, еще очень много нужно сделать, чтобы эта красивая и гордая формулировка превратилась в реальность. Уверяю вас, если провести опрос среди чиновников и поинтересоваться, ради чего они трудятся, то ответы будут какие угодно. Скорее всего, будут говорить о каких-то мифических государственных интересах. И очень немногие ответят, что ради соблюдения прав и свобод человека. А ведь ради этого и существуют современные государства, государственный аппарат.

Отдельному гражданину, как правило, юридически неграмотному, довольно сложно защитить свои права, когда они нарушаются чиновниками. Вот для таких случаев и создан институт уполномоченного по правам человека. К сожалению, очень часто права нарушаются на уровне местного самоуправления. Ведь это не государственная власть, оно должно быть максимально приближено к людям. Там чиновники должны по земле ходить, а не в кабинетах сидеть. А у нас что получается? Например, ситуация со сносом неправильно построенных домов. Ну да, неправильно построены они, эти дома. Но они же не как грибы после дождя выросли. И не тайком их строили. И не один год строили. Их что, только сейчас заметили? Фундамент заложили — приди и скажи: «Ребята, вы не там копаете». И весь ущерб будет в траншее. А у нас — дом уже построили и облагородили, там люди живут — и вдруг: здесь же нельзя строить! А где же вы раньше были-то, чиновники? Не знаете, что у вас под носом происходит.

— А вы сами с посетителями общаетесь насколько часто?

— Ежедневно. Прием граждан — раз в неделю, но если ко мне кто-то приходит в неприемное время или даже в нерабочее — ну и что? Всех принимаю. Не понимаю таких чиновников, которые… Или даже врачей. Приходишь к врачу: все, прием закончен, 6 часов, мне пора домой. Ни фига себе! Что это такое? Люди отстояли очередь, а ему пора домой. Да ты прими граждан и потом иди куда хочешь. Даже если до 9, до 10. Я этого вообще никогда не понимал. И номер моего мобильника не военная тайна. Я его раздаю направо и налево, всем посетителям, в том числе и в колонии. Звонят зачастую и незнакомые люди. Ну и что, работа такая.

Но, если честно, я не кабинетный работник. И костюм на мне — это исключение. В основном джинсы и кроссовки. Стараюсь чаще посещать районные центры, социальные учреждения, предприятия, колонии. Там самое интересное общение, о нарушенных правах узнаешь прямо на месте. Иногда там же и решаются сложные вопросы. С работы поздно возвращаюсь.

— То есть вам и по вечерам приходится сидеть?

— Я не могу сказать, что меня тысячами осаждают. И когда звонят, спрашивают: «Когда у вас прием?» — «В среду до обеда». — «Ой, это же надо записываться, у вас огромная очередь…». Нет у нас огромных очередей, и записываться к нам не надо. И если придут в какое-то другое время, я всегда приму. Ну что же, если бабушка заходит или дедушка, что же я скажу: дорогой, ты пришел не вовремя, придешь завтра? А он приехал откуда-нибудь из Гусева.

— А с чем вы связываете, что посетителей не так много — может быть, информации о вас не хватает?

— Я не скажу, что поток маленький — полторы-две тысячи в год к нам обращаются. И ведь вот что получается…К нам обращаются те, кто самостоятельно не может защитить свои права. Те, кто может защитить сам свои права, скажем так, состоятельные люди, к нам почему-то не идут. Это не значит, что их права не нарушают. Их права нарушают, но они их защищают каким-тоиным способом, о котором мы с вами можем только догадываться. Богатые люди не ходят к уполномоченному по правам человека.

— Какие обращения чаще всего встречаются? Можно ли нарисовать портрет вашего типичного заявителя? Кто это — наверное, женщина? Пенсионерка, проживающая в аварийном доме?— Нет, женщин больше ну на 5–6% — и это потому, что, как мне кажется, женщины вообще более социально активны. А социальный портрет — я его уже нарисовал: это социально обездоленные. Неимущие, старики, многодетные мамы, мигранты, дети-сироты, которым уже исполнилось по 25, по 30 лет, и они вдруг вспомнили, что они имеют право на получение от государства какого-то жилья. Говорит: у меня сестра жилье получила старшая, наверное, и я, видимо, тоже имею право. А это до 23 лет можно сделать, а ему уже 28. Или приходит молодая бабушка, у нее уже самой дети — слава богу, не сироты. И говорит: я вот когда-тобыла сиротой, помогите мне получить жилье как сироте (улыбается). Говорю: поезд ушел, к сожалению.

Автор фото: Алексей Милованов, «Новый Калининград.Ru»

— А часто приходится отказывать? Каков процент отказов?

— Что значит отказов?

— Ну вы же наверняка не все заявления принимаете?

— Абсолютно все. И для меня вообще была дикость первое время, когда у меня спрашивали: «Насколько вы эффективно рассматриваете обращения? Какой результат?». Считаю, что результат в любом случае есть. Мы никому не отказываем, все заявления принимаем. И отвечаем: «Уважаемый гражданин Иванов Иван Иванович! Моя должность учреждена Уставным законом об Уполномоченном по правам человека. И в этом законе указано, что я должен оказывать помощь именно тем гражданам, у которых возник спор с органами государственной власти и местного самоуправления. Публичный спор. А частные споры — споры соседей друг с другом, жена с мужем чего-то там не поделили — это не ко мне, я не могу встать на чью-то сторону, я не судья.

— Естественно, приходят и с этим.

— Конечно. Говорят: вот сосед оттяпал у меня кусок земли на даче. Нарушены же мои права? Нарушены. Но я не могу этим заниматься, потому что тогда не смогу свои основные обязанности выполнять. Да и вообще, мне это не разрешено законом. У нас 600 адвокатов в области, у нас суды существуют.

— Понимаю, что вы не очень хотите об эффективности говорить…

— Да, об эффективности. Так вот, в любом случае — даже если гражданин обратился не по адресу, мы ему всегда разъясняем, где тот адрес и что нужно сделать и как. А иногда мы видим, что нет нарушения прав. И мы это тоже объясняем. Поэтому я считаю, что любое обращение эффективно разрешается — эффект в любом случае есть. Другое дело, если обращение по нашей тематике, то мы проводим проверку, выносим свои рекомендации органам государственной власти, местного самоуправления, в федеральные структуры часто обращаемся, в полицию, в прокуратуру, во ФСИН (Федеральную службу исполнения наказаний), Службу судебных приставов, в Роспотребнадзор.

И нужно сказать: вот я шесть лет уполномоченный, и все время очень уважительные ответы всегда. Нет такого: не будем рассматривать. И даже если не соглашаются с моими предложениями, отвечают федералы очень уважительно. Надо отдать должное, научились. Хотя, может быть, это только на мои обращения так отвечают.

О собаках, выросших в СИЗО

— Приходилось ли вам обращаться в суд, инициировать разбирательства?

— Президент Российской Федерации четко сказал: того из чиновников, который хотя бы письмо в суд напишет, его нужно сажать в тюрьму за попытку оказать давление на суд. Поэтому я в суд обращаюсь только за получением информации. Или судьи ко мне обращаются: обращался ли к вам такой-то заключенный по поводу нарушения его прав в местах лишения свободы? И мы отвечаем. Например, в позапрошлом году таких запросов было более полутысячи, вы можете себе представить? И на все запросы мы ответили.

В прошлом году количество таких обращений упало в два раза. Почему? Вообще, статистика из мест лишения свободы — лукавая вещь. Она не всегда отображает объективную реальность, то, что там происходит. Особенно осторожно нужно подходить к обращениям родственников заключенных. Потому что неоднократно бывало такое, когда ко мне приходит пожилая женщина и говорит: вы знаете, моего сына систематически избивают сотрудники, положим, следственного изолятора. Говорю: мы обязательно разберемся. На следующее утро она прибегает: все, уже убили. — Как убили? — Ну вот, сейчас мне сообщили, что сына убили. Ну тут недалеко, 10 минут, слава богу, я посылаю туда своего сотрудника. Он идет, встречается с этим сыном. Просит добровольно снять с себя рубашку. Тот показывает свой торс. Ни одной царапины, ни одного синяка, ничего нет. И такое бывает часто. Фотографии в сети Интернет постоянно какие-то бродят: кто-то кровью обливается, кто-то вены вскрывает. И пишут: вчера это произошло в такой-то колонии. Начинаем выяснять, оказывается, этой фотографии лет 7–8. И она с Дальнего Востока.

— То есть вы разбираетесь даже по сообщениям в соцсетях?

— Ну, если что-то уж очень серьезное такое произошло. Вот недавно один парнишка — заключенный, он стал, по-моему, звездой, с упоением демонстрировал свою поломанную руку. Не встречали, нет?

— Мы даже об этом писали.

— Мы проводили проверку: действительно, у него сломана рука. Но не все, что было в соцсетях, подтверждается… Подавляющее количество информации, которая там излагается по моей теме, не соответствует действительности.

— Но у этого парня рука была сломана недавно?

— Да, действительно. Но сломать руку можно по-разному. И не каждый ее демонстрирует. Но такое случается везде — везде люди руки ломают. У меня вот жена в начале этого года руку сломала, что ж теперь? Вот посол Ушацкас (глава представительства Евросоюза в России Вигаудас Ушацкас — прим. «Нового Калининграда.Ru») к нам приезжал со сломанной рукой, у губернатора что-то было со связками. Никто же не позирует специально, и не все демонстрируют везде свои травмы.

— А вы потом как-то отслеживаете? Вот пообещали ему операцию — вы отслеживаете, сделана ли она?

— Да. Такая операция ему проведена. Однако он почему-то пытается самостоятельно и досрочно снять гипс. Но лица, находящиеся в местах лишения свободы, так настроены по отношению к своим правам, что если кто-то, например я, захочет не отслеживать судьбу этих нарушений, то не получится. Мы очень большое количество получаем оттуда обращений. Поэтому в моем аппарате сотрудник специальный закреплен, который занимается в основном этими вопросами.

Автор фото: Алексей Милованов, «Новый Калининград.Ru»

— Вы в облдуме говорили о своих наблюдениях: мол, у заключенных одно время возникла даже мода писать жалобы по любому поводу даже 10-летней давности.

— Есть такое, ну чем объяснить: в два раза количество обращений в суды о взыскании возмещения морального вреда за год упало. Что такого радикального произошло, что в два раза снизилось количество? Видимо, поветрие, мода прошла. Сейчас, возможно, будет что-тодругое.

— Вряд ли стоит ждать кардинальных улучшений?

— Нет, улучшения определенные есть.Вообще, люди думают, что наша пенитенциарная система очень косная и консервативная. Это совсем не так. Наблюдаю за тем, что произошло — ведь космический прыжок был сделан по сравнению с тем, что было. Особенно, в плане следственных изоляторов. Что был наш следственный изолятор на улице Ушакова 15 лет назад, и что он сейчас из себя представляет? Это день и ночь. Условия изменились кардинальным образом. Если в камерах было раньше по 30, иногда даже 40 человек, то теперь — по 2–4 человека. Если раньше на окнах стояли решетки круглогодично и температура в камерах была, как температура окружающей среды — то есть зимой такая, какая бывает зимой, а летом такая, какая она бывает летом. То теперь это стеклопакеты, в коридорах установлена система кондиционирования, которая летом воздух охлаждает, а зимой обогревает. Раньше даже собаки не могли нести службу на этажах, более, через час-дваложились и поднимали лапы кверху. Хитрые работники следственных изоляторов брали щенков, выращивали их прямо в следственном изоляторе, и только эти собаки могли нести в нем службу. Ныне этого нет. Теперь там даже церквушка есть — небольшая комнатка, в которой храм, где можно пообщаться с батюшкой.

— Это касается всех учреждений системы?

— В колониях такого нет, понятно. Дело в том, что в следственный изолятор попадают люди, которые еще не признаны судом виновными, и они имеют право даже голосовать, причем голосуют достаточно активно — мы отслеживаем эту ситуацию. Они не поражены пока в правах. А вот в колониях — тут я уже не могу сказать, что это как у тещи на блинах. Но, по крайней мере, все нормы по питанию жестко выдерживаются. Это не ресторанная пища, но тем не менее это достаточно здоровое питание. На обед всегда мясо, на ужин — рыба. Были проблемы с кисломолочными продуктами, но они разрешились. Функционируют там магазинчики, где можно приобретать фрукты-овощи.

— Вы упомянули о вежливых ответах со стороны органов госвласти. А часто они с вами соглашаются?

— Наша позиция не всегда находит понимание — у органов и государственной власти, и муниципального управления. Где-то в 3% случаев с нами не согласились, хотя мы считаем, что права нарушены были.

Вообще, статистика — вещь достаточно лукавая, требует очень внимательного подхода. Кто-тоназывает ее музыкой цифр — я так не считаю. Вот смотрите — на 99% то, с чем мы работаем — социалка. ЖКХ, здравоохранение, социальная политика. По политическим вопросам обращений практически нет. Но ведь политические права нарушаются. Допускаю, что мне не доверяют. Но ведь по другим-то вопросам обращаются — почти две тысячи обращений в год. А по политическим — 18 обращений в ходе избирательной кампании, да и то, это были не жалобы на нарушение прав, а скорее информационные запросы: как проголосовать инвалиду, подскажите, где мой избирательный участок — вот «нарезка» округов поменялась, никак не могу найти. Инвалид еще за две недели до выборов пишет: «А я хочу, чтобы ко мне пришли». Я говорю: «А вы почему ко мне обращаетесь, не на избирательный участок?». — «Нет, я к вам хочу». Пишу в избирательную комиссию, получаю сигнал: мы взяли на заметку, придем к этому неходячему пенсионеру, поможем ему проголосовать.

— Я правильно понимаю, что ни одного заявления граждан, несогласных с результатами выборов, к вам не поступало?

— Не поступало. А вот на определенные нарушения в ходе избирательной кампании жалобы были, мы все их проверяли, часть подтвердилась — по поводу размещения наглядной агитации в Калининграде. Вы знаете, что наглядная агитация не может размещаться вблизи избирательного участка? Но некоторые кандидаты в депутаты сочли для себя это возможным. Мы проинформировали избирательную комиссию городскую, и эти нарушения были устранены.

Мне очень тесно приходится работать и с той группой населения, которая очень жестко настроена по отношению к действующей власти. Причем настроены они жестко к любой действующей власти, вне зависимости от персоналий. Есть такая категория людей. Это граждане нашей страны. Они такие же заявители, как все остальные. И в свой адрес мне нелицеприятные упреки приходится выслушивать. И на повышенных тонах. Но мы должны с людьми общаться. Я коммуникабельный человек, мой мобильный телефон, как я говорил, имеется у многих жителей нашей области. Мои визитные карточки у многих на руках — звоните, обращайтесь. Честно скажу — звонят, не злоупотребляют. Если чрезвычайный какой-то случай, можно мне в любое время суток позвонить.

Об узаконенном издевательстве

— Какой процент, скажем так, дел удалось завершить в пользу обратившегося?

— 399 проверок мы провели по жалобам граждан в прошлом году, и в результате подтвердилось, что права гражданина полностью или частично были нарушены. В результате нашей работы в этих случаях права были восстановлены. Но смотрите: когда гражданин к нам обращается и пишет, что его права нарушены, нужно же выслушать и другую сторону. Часто структуры, которые, по мнению гражданина, нарушили права, приводят данные: нет, мы все правильно сделали, по закону. Но специфика моей деятельности такова, что я обязан выступать на стороне граждан, даже когда формально все сделано по закону. Бывают такие случаи, когда формально права не нарушены, а по существу — издевательство. И сплошь и рядом такое.

Помню случай, когда пенсионерка ко мне обратилась, которая проживала в общежитии, а общежитие — это временное жилье, где-то с начала 70-х годов. Общежитие, конечно, не приспособлено для постоянного проживания, но она там прожила почти 40 лет и все это время стояла в очереди на получение жилья. И тут мэрия Калининграда принимает очень остроумное решение: переводит это общежитие в разряд жилых домов. То есть при советской власти это было временное жилье, а через 40 лет, когда там уже никаким нормам ничего не соответствует — это жилой дом. Формально правильно, но статус поменялся жилья, и у этой гражданки теперь 12 метров в жилом доме. По существу — формально — все правильно, но это издевательство: человек 40 лет стоял в очереди, в 20 веке был нуждающимся, а в 21 веке по новым нормам и правилам он перестал быть нуждающимся. Конечно, я выступил в защиту этой гражданки.

Или вот сейчас у нас интересное законодательство по вопросу сноса аварийного жилья. Вот представьте, обратился ко мне гражданин, за всю свою рабочую жизнь скопил денег и купил в старом немецком фонде двухкомнатную квартиру. И думал, что вот теперь на старости лет у него есть в собственности жилье и он сможет завещать это жилье своей единственной дочери, которую очень любит. Это было в конце прошлого года. Весной этого года, через несколько месяцев после покупки, жилье признается аварийным. Мне сложно судить, наверное, это действительно аварийное жилье, хотя обратившийся утверждает, что кому-то понадобился участок для застройки. И вот он получает письмо из мэрии, в соответствии с нашим законодательством, что вы, уважаемый, и другие жильцы этого дома, должны за свой счет это аварийное жилье снести — скинуться по миллиончику. Тогда мэрия предоставит вам жилье по договору социального найма. То есть у человека было в собственности жилье, а теперь он за социальный найм вынужден будет платить, и когда, не дай бог, с ним что-то случится, то это жилье предоставят другому лицу, нуждающемся в социальном жилье. И его дочке, для которой он старался и которой думал оставить какое-то наследство, уже ничего не достанется. По закону правильно и не придерешься, требования законодательства исполнены: да, гражданин, у которого в собственности аварийное жилье, обязан снести его за свой счет. А по существу — издевательство. Человеку, у которого была в собственности квартира, социальное жилье дают, которое не наследуется и не продается.

— Есть шанс в таких случаях помочь?

— Очень сложно. Потому что у нас, к сожалению, — я начинал с этого — органы местного самоуправления зачастую занимают совершенно непонятную для меня позицию. Ведь местное самоуправление — это народная власть. И большинство вопросов должны решаться путем переговоров, нужно встречаться, садиться и разговаривать с гражданами. У нас же как будто война идет между гражданами и чиновниками муниципальными. Одни с одной стороны в окопах, другие — с другой. И чуть что — все бегут сразу в суд. Это тоже неправильно, перегружать суды, — надо пытаться договориться, найти общий язык. Многие вопросы можно решить без суда — было бы желание. И у граждан, и у органов местного самоуправления. К сожалению, такого не наблюдается, все почему-то любят воевать. Вот свою функцию вижу в том, чтобы быть переговорной площадкой.

— А были такие вопиющие случаи, когда, как вам кажется, права гражданина нарушены кардинальным образом, а сделать ничего не получается, и опускаются руки?

— Знаете, я понимаю, что вы журналист. А журналисты любят про отрубленные головы, про поломанные руки, про тюрьму. Вот у меня часто спрашивают: а посадили кого-нибудь? Не в этом вижу свою функцию, задачу. И я не хочу создавать каких-то красивых картинок. Моя деятельность очень далека от показных эффектов, связана с болью и слезами конкретных людских судеб, мне приходится работать с очень сложной категорией граждан, которые оказались в сложной жизненной ситуации, иногда на самом краю пропасти. Иногда это происходит по их собственной вине, иногда в силу объективного стечения обстоятельств. Некоторые не хотят из этой пропасти выбираться, их устраивает, как они живут. Поэтому я очень не люблю иллюстрировать свою деятельность такими показными примерами. Но в своем ежегодном докладе о своей работе я привожу наряду с успешными примерами случаи, когда моя позиция не нашла понимания. Я не скрываю такие факты, я их указываю. Конечно, есть и результаты, хорошие результаты.

Автор фото: Алексей Милованов, «Новый Калининград.Ru»

— За 6 лет, в течение которых вы являетесь уполномоченным по правам человека, изменился ли характер заявлений? Можно ли на основе этих изменений сделать выводы о каких-топроцессах, которые происходят в обществе?

— Конечно, можно. И можно отслеживать болевые точки, которые требуют особо пристального внимания. Например, в 10–11 году была, на мой взгляд, неудачно проведена реформа жилищно-коммунального хозяйства. Она по всей стране была неудачной. И сразу был колоссальный всплеск обращений по жилищно-коммунальной тематике. То есть мы получали по 500 обращений в год. Потом или же граждане привыкли к этим неудобствам — может быть и такое. Может быть, коммунальные службы улучшили свою работу — «Водоканал», «Теплосети» и так далее. Но каждый год на 50 таких обращений было меньше, и таким образом мы в два раза за 5 лет стали меньше их получать.

— Вы анализировали практику работы ваших коллег за рубежом, насколько серьезно она отличается от того, с чем приходится сталкиваться вам? Общались ли вы?

— Скажем так, я редко встречаюсь с коллегами из других стран. Но я осведомлен о том, чем они занимаются. Спецификой моей деятельности и моих коллег из других регионов Российской Федерации является то, что 99% нашей деятельности посвящено социалке, решению социальных проблем. За границей чаще обращаются по политическим мотивам, по вопросам дискриминации. У меня за все время было одно обращение по поводу якобы дискриминации. Ко мне обратилась женщина, не очень молодая, не русской, скажем так, национальности, она преподаватель, и она пожаловалась, что в вузе, в котором она преподавала, нагрузка у нее гораздо меньше, чем у коллег.

— Она это связала со своей национальностью?

— Да. Когда я стал интересоваться, выяснил, что ей уже 80 лет, и просто в этом вузе к ней решили подойти как-то с пониманием и разгрузить.

Но вовсе это не значит, что у нас нет дискриминации. Конечно, есть. Просто граждане у нас, наверное, не столь активны в этих вопросах. Может быть, эти вопросы для них не столь остры, как социальные, по которым и идут обращения

— Обращаются ли к вам по фактам коррупции? Все-таки это животрепещущая тема.

— Да, есть такие обращения. Иногда это, как мне кажется, голословно. В тех случаях, когда я вижу, что все серьезно, есть признаки состава преступления, я направляю все данные — я ведь не орган предварительного следствия, у меня нет возможности следствие вести — поэтому я все такие обращения направляю прокурору области либо, если вижу, что уже явно какое-топреступление совершено, в Следственный комитет. Я не вижу в этом своей функции, чтобы сажать в тюрьму. Это не моя задача, у нас для этого есть другие органы, и их достаточное количество.

— Ваш доклад о работе за 2016 год, который вы представили не так давно в облдуме, произвел на меня впечатление как достаточно честный. Вы занимаете жесткую позицию по некоторым принципиальным моментам — что касается декриминализации побоев, например.Когда-нибудь были попытки оказать давление на вас?

— Никогда не было таких попыток, Во-первых, это запрещено уставным законом Калининградской области, где написано, что в своей деятельности по защите прав и свобод Уполномоченный полностью самостоятелен и не подотчетен никому. То есть закон не позволяет этого. Но я никогда действительно не встречал никаких попыток… Ведь я на самом деле зависим — от депутатов Калининградской областной Думы, которые раз в 5 лет назначают на эту должность. Если им моя деятельность не понравится или они посчитают, что я что-то делаю не так… Но пока мы пытаемся конструктивно отношения выстраивать, и никакого давления я на себе не ощущал.

Плюс, действительно, я финансируюсь — содержание моего аппарата — из бюджета Калининградской области. Поэтому, конечно, и губернатор области, и его финансовые структуры, по идее, чисто умозрительно, могут на меня оказывать какое-то давление. Но этого тоже ни разу не было. Хотя, будучи уполномоченным, я работал с тремя губернаторами. Но никогда с их стороны не ощущал попыток таких указивок, что и как делать, а что не делать. То есть они просто выслушивали мою информацию, задавали вопросы, желали мне успехов и так далее. Я действую строго в соответствии с законом. Давления нет. И тем более со стороны правоохранительных органов. Другое дело — мне бы хотелось как можно теснее работать с органами госвласти, с федеральными правоохранительными структурами. С полицией, судом, прокуратурой, чтобы они, наоборот, больше внимания на мои предложения обращали. Ведь проблемы действительно есть.

— Может, такая условно комфортная обстановка как раз обусловлена тем, что наиболее болезненные для властей вопросы — политические — как раз остаются за кадром?

— Я бы не назвал эту свою среду, в которой я работаю, комфортной. Те вопросы, которыми я занимаюсь, они, конечно, крайне болезненны и дискомфортны для органов государственной власти и местного самоуправления. Другое дело, что мне уважительно отвечают и как-топытаются к этим достаточно острым и сложным вопросам внимание проявлять. Потому что за каждым этим вопросом — конкретная человеческая судьбы и конкретная человеческая проблема, и даже когда принимается решение не в пользу заявителя со стороны государственных чиновников, муниципальных служащих… Да, по закону они понимают, что правы, но даже в этом случае я не думаю, что они себя ощущают комфортно.

Текст — Оксана Ошевская, фото — Алексей Милованов, «Новый Калининград.Ru»

Последние новости на сайте:
27.03.2024
26 марта в Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации прошли Парламентские слушания на тему «Развитие института уполномоченного по правам человека в… ( читать полностью › )
26.03.2024
29 марта 2024 года в Российской Федерации объявлен Всероссийским единым днем оказания бесплатной юридической помощи. В Аппарате Уполномоченного по правам… ( читать полностью › )
24.03.2024
22 марта 2024 года в зале заседаний Законодательного Собрания состоялась встреча депутатов прошлых созывов, посвященная 30-летию развития парламентаризма в Калининградской… ( читать полностью › )
16.03.2024
Уполномоченный по правам человека в Калининградской области Владимир Анатольевич Никитин совместно с Заместителем руководителя аппарата Уполномоченного по правам человека в… ( читать полностью › )
Продолжается мониторинг соблюдения избирательных прав  в Калининградской области. Вместе с заместителем руководителя аппарата Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации… ( читать полностью › )